† Форум сайта "Hellsing Universe" †

На пробу... и в основном на конструктивную критику)

Автор: Белла Йанас
Название: Котенок
Рейтинг: G
Жанр: драма, философия
Статус: закончено
Персонажи: Шредингер, немного Рип, совсем немного Майора и Дока, да Эрнст Рем за кадром.
Предупреждение: за каноничность персонажей не ручаюсь
Дисклеймер: Миллениум принадлежит Коуте Хирано и траве его, а исторические личности - самим себе.

Удар выбивает воздух из легких, отбрасывает на несколько шагов назад – не будь за спиной казенного автомобиля, юный солдат гитлеръюгенда уже лежал бы на земле.
А так он лишь отталкивается от холодной дверцы машины и, почему-то пошатываясь, подходит к офицеру СА – еще не понимая, что произошло, словно не замечая, как тот округляет глаза, пытаясь что-то произнести.
- Х-хайль... – слова застревают в горле, отдаваясь тягучей ненавязчивой болью и странным металлическим привкусом во рту. – Герру Рему лично, в сроч...
Фраза не закончена. Конверт вылетает из рук, кружась, падает на землю... и Шредингер следом оседает на колени, опускает взгляд вниз – почему-то это дается ему с колоссальным трудом.
„Что за?.. Меня убьют за форму...” – подносит ладонь к груди, удивленно улыбаясь, с любопытством смотрит на струящуюся сквозь пальцы кровь. Странное состояние – ни звуков, ни ощущений, а перед глазами в прихотливом порядке разлетаются черно-синие круги, сжимая мир до белоснежно-яркой точки.
- Письмо... Эрнсту Рему... – успевает повторить он. И мир переворачивается вверх ногами, накатывая вспышкой сияющей темноты и раскалывающим голову изнутри звоном.

* * *

- Когда он придет в сознание, Док? – слишком мягкий для рваной немецкой речи голос обволакивает сознание мальчика. Голос прирожденного оратора. Голос, невольно заставляющий прислушаться и поверить.
Шрединер приоткрывает один глаз. Больно. Кружится голова, силуэты людей и предметов расплываются, сохраняя лишь смутные очертания.
- У него идеальная регенерация. Я такой еще не встречал. Пуля пробила грудину и легкое насквозь... чуть правее – и ему бы перебили позвоночник. Герр Монтана, обычно после подобных ранений люди восстанавливаются более месяца, а у него за сутки жизненные показатели пришли в норму. И это при том, что доставили его в состоянии клинической смерти. Любопытный экземпляр...
Гидлеръюгендовец с усилием фокусирует взгляд на высокой фигуре в белом халате.
„Ненавижу врачей... И вообще, какого черта?..” – в следующую секунду память услужливо подкидывает на удивление красочные картины.

Письмо с оттиском гербовой печати, долгий переезд по пыльным дорогам Германии, штурмбаннфюрер СА, поднимающий руку в приветственном жесте и выходящий навстречу юному курьеру...

- Письмо! Ахр, ч-черт, - рванувшись было встать, мальчик падает обратно и стискивает зубы.
„Ни звука, черт возьми... Но как же больно...” – он вздрагивает, со свистом втягивая воздух, и прикрывает глаза.

...громкий выстрел, брызги крови на земле и на бумаге, испуг в глазах людей вокруг. Чье-то склонившееся лицо, чужие руки поднимают и кладут на сиденье. Крики о том, что в штабе нет врача, что стрелявшего найдут, сейчас же, сию же секунду. Конверт в чьих-то руках, главное, чтоб доставили, не забыли, успели, а остальное уже неважно...

- Ну что вы, офицер, - на плечо опускается рука. У стоящего рядом с кроватью человека – погоны лейтенанта СС. Глаз не видно – они скрыты круглыми очками. – Герр Рем получил послание. Он был вам благодарен и оставил подарок.
Все как будто в порядке. Но почему-то у Шредингера сжимается сердце. Что-то не так. Неправильно. Что-то в этих интонациях беспокоит, настораживает. И к тому же...
- Почему „был”? – выдыхает мальчик, непроизвольно хмурясь. Не в традициях герра Рема передавать приветы и подарки. Особенно через ССовцев...

Взволнованные голоса слышны сквозь тревожный сон, они пробиваются вглубь подсознания и кажутся всего лишь ночным кошмаром...
- Что произошло, Макс?!
- Адольф устранил правление этой ночью, Эрнст не стал скрываться, ты же знаешь длину рук этого их Геббельса. Если бы мальчик не доставил письмо из генштаба, Миллениум бы первый попал под раздачу.
- Хочешь сказать?..
- Шеф дес Штабс перевел „Миллениум” в подразделение СС сразу же, как получил письмо. Даже Пауль нас теперь не тронет.

Наверное, что-то такое промелькнуло в распахнувшихся глазах Шредингера, потому что в следующую секунду тяжелая рука Дока уже лежит стальной хваткой на его втором плече, не давая шевельнуться.
- Лежите, юноша, - безапелляционно заявляет он, а с другой стороны раздается тихий смех, слишком жестокий, чтобы поверить, что случившееся не приснилось.
- Штаммфюрер Шредингер, мой друг и ваш начальник Эрнст Рем был убит менее суток назад.
- Но я...
- Перед смертью он повысил вас в ранге в благодарность за оперативность и смелость и отправил в наш штаб.
„Этого не может быть... Не может... Не...”
- Штаммфюрер Шредингер, вы хотите остаться на службе?
„У меня больше нет службы... Герр Рем... Он был лучшим... Он не мог умереть...”
- Штаммфюрер Шредингер, Вы хотите жить дальше и обрести истинную силу?
Рука на правом плече вздрагивает, и краем взгляда Шредингер видит маниакальную улыбку на лице врача. Офицер СС поднимает руку, не позволяя сказать ни слова.
- Штаммфюрер Шредингер, я, лейтенант Максимиллиан Монтана, официально приглашаю вас на службу в „Лецте батальон” СС организации „Миллениум”.
Когда-то почти такой же фразой мальчика позвал в отряд Гитлерюгенда высокий немец с озорным блеском в глазах. Немца звали Эрнст. Шредингер тогда этого не знал. Тогда он не знал ничего и никому не верил. Но почему-то согласился и пошел, и поклялся идти до конца.
И вот теперь идти не за кем. Но Шредингер улыбается. Слишком отчаянно и нахально, пряча паническую грусть в уголках глаз, он в упор смотрит на мужчину в форме и, стараясь игнорировать боль, поднимает правую руку.
- Мне нечего терять, герр. Буду счастлив работать в подчинении человека, знавшего герра Рема.
На губах ССовца – довольная улыбка. Шредингер и сам не знает, почему согласился. Он видит, как Док вводит в капельницу уже давно заготовленный шприц – но не успевает ничего спросить...
...И просыпается от яркого солнечного света, бьющего по глазам. От странного, но непонятного пока что ощущения, будто что-то изменилось. На календаре – 11 июля. Он так долго спал?..
Шредингер прикрывает глаза ладонью и привычно приглаживает себе волосы. Рука натыкается на что-то пушистое и вполне себе чувствительное...
„Кошачьи уши?!” – удивительно, но ему не страшно. Мальчик откидывается на подушки и горько смеется. Ирония судьбы... лишь один человек на земле называл его котенком...

- А я думал, что кошки гуляют сами по себе, Док?
- Вот и проверим, Герр. Но я думаю, не просто так говорят, что кошка всегда возвращается к своему хозяину.

* * *

Шредингер сидит на шкафу в кабинете начальства – уже Майора СС. Ему давно приглянулось это место, да и сгонять нахального офицера никто покамест не собирался. Снизу хлопает дверь, и штаммфюрер с любопытством свешивается вниз головой.
- Уоррент, слезай, будешь с новой коллегой знакомиться, - Монтана миролюбиво хлопает дверцей шкафа, и офицер, потеряв равновесие, летит на пол, с грохотом приземляясь перед самым носом высокой черноволосой немки.
- Ай, Майор, это жестоко! – Шредингер мотает головой, даже не пытаясь подняться, и недоверчиво косится снизу вверх на гостью. – Вас ист дас? Девушка?
Та лишь складывает губы в тонкой улыбке и легко переступает через вервольфа.
- Старший лейтенант Рип ван Винкль к вашим услугам. Разрешите поинтересоваться, что это за котенок у вас в кабинете, герр?
Шредингер вздрагивает. Непрошеные воспоминания всегда так некстати...
„Как эта девчонка смеет называть меня подобным образом??!”
- Не стоит так о нашем курьере, фройляйн, - невозмутимый голос Майора заставляет замереть, успокаивает, сбивает огонь вспыхнувшего было гнева. – Он практически ваш ровесник. Шредингер, поприветствуй старшего лейтенанта.
Уоррент фыркает, но на ноги поднимается, не забыв попутно смерить Рип скептическим взглядом.
- Майор... пожалейте девочку, это вам не Зорин. Взгляните в ее милые глазки - она же не переживет армейской жизни, да еще и с толпой зомби под боком.
„И я не шучу, Майор, - добавляет он мысленно. – Не место девушкам в Миллениуме”.
Но на уорренте уже угрожающе останавливаются две пары глаз из-под очков – холодные темно-синие и насмешливые серые - и тому ничего не остается, как вновь запрыгнуть на шкаф и язвительно ухмыльнуться уже оттуда.
- Ну что я такого сказал? Девочка, ты хоть представляешь, куда тебя приволокли? Хм, и вообще... черт, да ты ведь не арийка! – до Шредингера наконец доходит, что не так в облике гостьи, а через секунду он с удивлением видит, как цвет лица Рип меняется до мертвенно-белого, как тонкие пальцы с хрустом стискивают спинку кресла, а улыбка становится пугающе ледяной.
- Герр Монтана, разрешите идти, - с видимым усилием она переводит она взгляд на вольготно расположившегося в кресле главу организации „Миллениум”. Тот разводит руками, все так же довольно улыбаясь, и протягивает брюнетке какой-то документ на дорогой бумаге.
- Как пожелаете, фройляйн. Вашу комнату вам показали, так?
Немка отрывисто кивает и покидает кабинет, громко хлопая дверью.
„Ну и что ты скажешь теперь, Макс?..”
Майор только потирает руки, глядя вслед девушке и умиротворенно щурясь.
„И кто еще здесь кот, м?”
- Уоррент, что же ты так невежливо с девушкой? – изучающий взгляд из-под очков. Шредингер недовольно спрыгивает на пол.
- Она первая начала! – мальчик принимается вышагивать по комнате. – Майор, ну и впрямь – девушка на войне ни к чему хорошему не приведет! Зачем она нам?
Максимиллиан некоторое время ничего не говорит. А Шредингеру не дает покоя голос новой знакомой, осевший в памяти небрежно брошенной фразой.
„Я тебе не котенок, девчонка!” – он непроизвольно оскаливает острые зубы и слышит голос Монтаны, полный все тех же неуловимо отрезвляющих интонаций:
- Сходи и спроси у нее сам, офицер. Двенадцатая комната.
Тон – как ведро холодной воды. Ничего не значащая фраза – как приказ, одобренное руководство к действию. Уоррент мягко оборачивается и исчезает, не произнеся ни слова.
„Как скажете, герр. Как скажете”.
Через мгновение уоррент уже стоит в дверях апартаментов Рип ван Винкль. Он почти окликает девушку – но слышит сдавленные рыдания в дальнем углу комнаты – и замирает, едва дыша.

- Офицеры не плачут, ну же, - командир штаба гладит по голове маленькую девочку, все еще всхлипывающую у кровати друга. – Ты хочешь стать офицером, Марта?
- Х-хочу... Но он...
- Офицеры не плачут над ранеными. Офицеры не оплакивают мертвых. Запомни это, девочка. Он, - командир кивает на лежащего без сознания мальчика, - уже запомнил.

- Офицеры не плачут, старший лейтенант, - Шредингер хитро щурится, чтобы боль воспоминаний в глазах не была заметна, и подходит ближе. Впрочем, кажется, девочка слишком расстроена, чтобы подмечать состояние окружающих. – Что это у тебя тут?..
В глазах у Рип – злые слезы. В руках – черная рамка с фотографией. Лиц отсюда не разглядеть, к тому же девушка откладывает ее на одеяло изображением вниз и поспешно утирает глаза.
- Тебя не обучили нормам вежливости, малыш? – ехидный голос все еще чуть дрожит, но вервольф уже взяла себя в руки. – Я учту, что дверь стоит запирать тщательнее.
Шредингер скалится, мягко, по-кошачьи приближаясь к кровати:
- Дверь и впрямь стоит запирать, ведь кто-нибудь может войти и доложить, как глупо ведет себя новенькая девчонка. Кто ж тебе с такой внешностью вообще погоны дал, м? - интонации Шредингера – по-кошачьи завораживающие, а мысли заняты одним – увидеть, что же там на фотографии.
- Ну уж точно не тот, кто забыл выдать новую форму, котенок, - в голосе Рип обманчиво-мягкие нотки, пропитанные сладким ядом. – Ты вероятно не в курсе, что она устарела лет эдак на десять?
- На девять, детка, и не тебе судить, кто мне и что выдает, - уоррент почти мурлыкает, и только вспышки ненависти в глазах отражают его истиный гнев.
„Только бы дотянуться, только бы, только...”
- А ну отдай! – девушка вскакивает с кровати. Слезы – теперь уже ярости - блестят в широко раскрытых глазах. – Отдай сию же секунду, ты не смеешь...
Шредингер не слышит. Он с интересом смотрит на потертую картинку: маленькая черноволосая девочка увлеченно сжимает в руках явно перевешивающее ружье, а за плечи ее держит высокий мужчина в потрепанной одежде и радостно улыбается в камеру.
- Надо же, как мило... И когда же твой папа погиб при невыясне... – слова обрывает звук пощечины, и Шредингер отступает назад, с удивленным любопытством прикладывая свободную руку к скуле. Угадал?..
- Оу, какие мы грозные, - он насмешливо улыбается, но рамку не отдает. – Детка, офицеры не плачут и не смотрят в прошлое.
Но теперь Рип его не слышит. Глаза устремлены на фотографию, рука непроизвольно тянется к мушкету...
- Убью, – она не кричит, но ненависти в голосе столько, что Шредингер понимает – и впрямь убьет. Не думая о том, к каким последствиям это может привести, не волнуясь, что выстрел соберет толпу зевак, а ее за убийство сослуживца отдадут под трибунал. Просто возьмет и убьет – вложив в выстрел всю боль, скопившуюся за годы одиночества и тоски. Боль, которую просто так не выплакать.
Шредингер прекрасно это понимает. И потому не отдает фотографию. Он ударяет рамку об угол комода, и стекло рассыпается сверкающими осколками.
- Попробуй, глупая, - продолжает он, смеется, кружит по комнате. – Попробуй, ты ведь не сможешь выстрелить! Ты не смогла убедить даже себя в своей силе... так что ты вообще делаешь на этой войне, и тем более в нашем штабе? Думаешь, отец видел тебя в будущем зареванной девчонкой, неспособной защити...
От грохота выстрела закладывает уши. Окно, на которое отбрасывает Шредингера, разлетается вдребезги. Уоррент-офицер вздрагивает, практически чувствуя, как останавливается сердце. Он и сам до конца не понимает своих способностей, и страх покидает его лишь с последним вздохом...
...а через несколько минут офицер просыпается все на том же подоконнике, окруженный осколками и брызгами крови. Тонкий слух моментально улавливает взволнованные голоса за дверью, которая все еще надежно заперта.
„Неужели вышло?” – Шредингер соскальзывает на пол, находит глазами Рип, сидящую на полу и отстраненно сжимающую в руках мушкет.
- Эй... – он опускается на колени. – Эй, старлей, ты в порядке?
Взгляд устремленный в никуда поднимается, встречаясь с серьезными на удивление глазами офицера. Рип вздрагивает, как от удара, прищуривается, но Шредингер не отводит взгляд:
- Тсс, старлей, спокойно. Ответь мне на вопрос. Ты. В. Порядке?
Тишина. За дверью – уже крики, что-то насчет „выломать дверь” или „влезть через окно”. Стрелок прерывисто вздыхает.
- Я. Не. В. Порядке.
- Но ты не плачешь, - утвердительно, спокойно, придвигаясь чуть ближе, так, чтобы дотянуться до руки девушки.
- Не трогай меня! – она порывисто отстраняется. – Я... Какого дьявола ты жив?!
Шредингер лишь опускает голову.
- Прости. Прости за то, что я тебе наговорил. Прости, это было жестоко... но иначе ты не смогла бы идти вперед, - он отводит взгляд в сторону, машинальным жестом взъерошивая себе волосы. – Поверь мне, я могу тебя понять.
Лейтенант непонимающе смотрит на Шредингера. За дверью – неторопливая поступь, голос Майора, приказывающий всем разойтись.
- Ты ведь сегодня впервые выстрелила по живому человеку, - продолжает мальчик с кошачьими ушками, не слыша, не видя, не замечая ничего вокруг. Не спрашивает - констатирует, не дает перебить. – Ты искала виновных в гибели отца - но не находила, хотела доказать всему миру, что уверенно постоишь за себя и за близких – но не выпадало повода. Ты плакала ночами, но слезы не дарят успокоения, ты хотела поговорить – но все над тобой смеялись. Тебя не пускали на поле боя – потому что ты девушка и даже не арийка. А ты ничего не могла с ними поделать, потому что их всегда неоспоримо больше. И единственный верный друг, что у тебя оставался – это старая фотография.
Шредингер замолкает. А Рип продолжает все так же неуверенно на него смотреть.
- Старлей, ты все еще хочешь плакать? – уоррент вновь поднимает глаза. – Подумай и ответь.
- Н-нет, - голос дрожит, а в глазах загорается огонек понимания. – Хочешь сказать...
Гитлеръюгендовец только грустно улыбается, уже не отводя взгляда, и протягивает руку.

- Но что же делать, если не плакать?
Эрнст улыбается, глядя куда-то вдаль.
- Идти вперед, Марта.

„Ты не смогла бы идти вперед, не избавившись от давившей на тебя все эти годы тяжести. Поверь мне, я – знаю”, - уоррент встает, помогает Стрелку подняться с пола.
- Но все же... - она хмурится, пытаясь осознать. Шредингер пожимает плечами.
- Смерть помогает пересечь черту, отделяющую нас от будущего. Мне для этого пришлось умереть. Тебе – убить. Открой дверь.
Рип озадаченно озирается, прежде чем слышит глухой ненавязчивый стук. А Шредингер печально рассматривает простреленную насквозь униформу, понимая, что такими темпами разорит портного...
От входа раздается знакомый голос Майора:
- Вижу, вы подружились?
И уоррент-офицер издает недовольный стон, с кристальной ясностью вдруг осознавая, что произошедшее здесь – никакая не случайность. И что не просто так его послали в гости к Рип. Он даже готов рассердиться – если бы не искренне-веселый ответ Стрелка:
- Врагами мы, во всяком случае, уж точно не станем...

* * *

- Шреди, а умирать – больно? – Рип ван Винкль треплет уоррента за пушистое черное ухо, и тот недовольно щурится, пытаясь переместить голову так, чтобы солнце не било по глазам.
- Насколько я знаю – нет, - он косится одним глазом на Стрелка. – Смерть неощутима. Ты не чувствуешь ничего... только звуки и яркий свет. А что ты заинтересовалась, старлей?
Девушка смотрит куда-то вдаль. Пусть братья Валентайны и Тубалкаин появились в Миллениуме совсем недавно, но их смерть стала потрясением для всех. Детская убежденность в собственном всесилии сменилась приступами всеобщей задумчивости: кто следующий?
- Я давно хотела об этом спросить... Просто... ты ведь знаешь об этом больше нас всех, котенок...
Мальчик дергается, отворачиваясь, и перекатывается в сторону, не замечая, что вновь оказывается на солнце.
- Я говорил, не называй меня так! – Шредингер прядает ушами, безуспешно пытаясь отогнать воспоминания почти забытой давности.

- Ты что это мокнешь под дождем, котенок? Пошли-пошли, - высокий мужчина протягивает руку 10-летнего мальчику, обиженно отвернувшемуся в сторону. – Эй, как тебя зовут?

Стрелок склоняет голову набок.
- Хмм, котенок... и почему же ты так боишься этого слова?
- Молчи, старлей! – уоррент безусмешно мотает головой. Он знал, что когда-нибудь придется все рассказать... он знал, что никуда от этого не денется... но он никак не предполагал, что придется всколыхнуть свое прошлое в такой прекрасный солнечный день...

- Но как идти вперед, не оглядываясь, Герр? Вдруг кто-то остановится?
- Значит, это его решение, Марта, - негромко отвечает мальчик, лежащий на кровати, и склонившийся над детьми военный одобрительно кивает.
- Все схватываешь даже во сне, котенок... И в кого ты такой сообразительный?

- Ты поэтому добился права носить старый образец формы?
- Рип, ты не поймешь... – и действительно, как объяснить такое постороннему? Он ведь был больше чем начальник – это был отец, друг, брат, защитник...

- Герр Рем, вызывали?
- Мне нужно чтобы вы съездили в Берлин за документами, штаммфюрер Шредингер.
- Будет сделано.
Высокий мужчина встает из-за стола.
- Аккуратнее там, котенок, - рука опускается мальчику на плечо.

- Шреди, расскажи... Так нечестно – меня все время теребишь, а к себе не подпускаешь ни на шаг, - Рип грустно улыбается. – Хуже-то от этого все равно не будет.
- Да куда уж хуже... – Шредингер вздыхает и ложится на траву. – Рип... ты помнишь, что такое „ночь длинных ножей”?...
Они говорят до заката. А в казармы возвращаются под утро, где Рип встречают оглашением нового задания.
- Береги себя, котенок, - шепчет она на ухо мальчику в форме гитлеръюгенда, так что тот вздрагивает. – И не смей оборачиваться назад.
Через несколько часов вервольф станет свидетелем смерти двух отважных старших лейтенантов: Зорин Блиц и Рип ван Винкль.
Менее чем через сутки он ступит на пропитанную кровью землю Лондона.
Он увидит, как рушатся мечты и жизни людей с высоты Собора Святого Павла.
Он достанет наградной кинжал – последний подарок Эрнста Рема, единственный кинжал СС с гравировкой главы штаба СА.
И позволит себе умереть – в какой уже по счету раз за эти годы, но так и не зная, удастся ли проснуться.
Но это и не важно, главное – он выполнит обещание и не обернется назад.
Потому что кошки всегда возвращаются к своему хозяину новой дорогой.